Количество кликуш, которые при словах “модернизация политической системы” начинают заламывать руки и восклицать “перестройка!”, растет с пугающей быстротой. Шантаж новой “перестройкой” сейчас, в 2010 году – это или некомпетентность, или сознательная диверсия. Перестройка – в том виде, в котором мы ее знаем – невозможна. Это, впрочем, не отменяет возможных угроз политического кризиса – но такой кризис в любом случае будет иметь другую природу, другую химию, чем кризис конца 80-х.
Главное отличие нынешней ситуации от перестроечной – это полное отсутствие сейчас в природе бесхозной, ничьей, госсобственности. Все что-нибудь ценное уже кем-либо присвоено, на основаниях разной степени законности. А ведь именно распил “общенародной” советской собственности и составлял главное содержание перестроечного транзита, был его скрытой программой. Политика выступила лишь камуфляжем, дымовой завесой для этого процесса.
Сегодня же, наоборот, политическими становятся именно вопросы собственности. Конфликт вокруг поселка “Речник” в Москве – идеальная иллюстрация к данному тезису. Пенсионеры, выселяемые из садовых домиков, пусть даже их позиция шаткая с правовой точки зрения – в любом случае вызывают сочувствие общественного мнения; ибо по поводу любой другой собственности в нашей стране, в т.ч. и весьма крупной, можно задавать вопросы по поводу ее правового статуса. Какой-никакой собственностью обладает сегодня почти каждый; но при этом практически никто не уверен в возможности ее защитить от нового передела.
До последнего времени у нас работала запущенная именно в перестройку машина перераспределения. Все население делилось на три основные группы – те, кто хапнул (“элита”), те, с кем поделились (“средний класс”), и те, кому недодали (“социально незащищенные слои населения”).
Отличие “нулевых” от 90-х состояло лишь в том, что в 90-е распил советского наследства велся предельно узкой, почти “семейной” группой лиц, тогда как в 2000-е распределение остатков советского наследства было поставлено на более справедливую основу: практически каждый житель нашей страны пусть по чуть-чуть, но получил. Однако в основе суть процесса не изменилась: это был именно процесс раздела на части остатков советской экономики.
Новизна ситуации 2010 года в том, что делить больше нечего. Поэтому система судорожно начала искать пути перехода от перераспределительной к созидательной модели. Но тут-то и обнаружилось, что стабильность, основанная на бесконечном переделе, немедленно перерастает в нестабильность, как только мы начнем что-то менять в политической сфере. В результате высшее руководство страны оказалось перед дилеммой: с одной стороны энергии в системе недостаточно, чтобы совершить минимальное движение (и значит, надо наращивать политическую активность, которую снижали все эти годы); с другой – любое движение пошатнет ту систему, которой мы так дорожим, поскольку на динамическую стабильность такая система просто не рассчитана.
Одна из причин нашей неуверенности в способности сохранять политическую стабильность при какой-либо трансформации – это предельно негибкая коммуникативная структура политсистемы. Она устроена так, что способна услышать лишь очень резкий, радикально, “до наоборот” меняющий ситуацию сигнал. В результате получается, что поменять вектор развития страны на 180 градусов у нас гораздо проще, чем на 10 или 15. Иными словами, мы всегда рассматриваем лишь одну, тотальную альтернативу: либо вообще ничего не менять, либо, наоборот, менять все и сразу.
Понятно, что транспортное средство, у которого есть только режимы “вперед” или “назад”, нельзя выпускать на автодороги общего пользования. Нужно перенастроить политическую систему таким образом, чтобы она была более гибкой, адаптивной. Чтобы мы получили возможность мягко, постепенно и более плавно корректировать курс.
Комментариев нет.