Государство и церковь

Стало общим местом, что демократия требует отделения церкви от государства. В этом усматривают реализацию права человека на свободу совести. А между тем доктрина сия, несмотря на ее почтенный возраст и всеобщее признание, не выдерживает никакой критики, ибо извращает как понятие государства, так и понятие церкви.

Суть этого извращения состоит в том, что государство отождествляется с государственной властью (органами управления государства), церковь — со священством. Такое отождествление не только ошибочно с научной и вероисповедальной точек зрения. Гораздо хуже то, что оно влечет за собой бюрократизацию государства и клерикализацию церкви, порождает ситуацию, при которой гражданин и верующий человек из субъекта права и чада своего Отца Небесного превращается в безгласного раба государственного и церковного чиновника. Последствия подобной метаморфозы, как свидетельствует исторический опыт, бывают самые трагические — и для страны, и для церкви.

Есть поэтому настоятельная необходимость в том, чтобы четко определиться с понятиями, которыми станем оперировать. Итак, что такое государство? Это – не Левиафан, пожирающий своих граждан, как думал Гоббс; не некое «орудие угнетения», стоящее над обществом и диктующее ему свою волю, как думал Маркс и как поныне продолжают думать марксисты; не «ветви власти», благодетельствующие от щедрот своих «электорат», как твердят идеологи «представительной демократии», их политологи и правоведы. Государство – это одна из форм самоорганизации общества в ряду таких его форм, как род и племя. Государство – это мы, граждане, связанные между собой системой общественно-политических отношений и живущие на определенной территории.

Что такое Церковь в ее ортодоксально-православном понимании? Это – «Тело Христово», т.е. все воцерковленные в ней чада Отца Небесного. Не священство и, тем более, не священноначалие, как считает церковная бюрократия, а все те, кто исповедует христианский Символ Веры. Потому-то Церковь Христова и зовется Церковью Соборной, а ее главой является сам Христос. Если кто-то думает, что я клевещу на наше священноначалие, уличая его в бюрократизме, прошу ознакомиться хотя бы с богословско-каноническим анализом обращений и писем опального ныне епископа Диомида к церковным иерархам и народу церковному, проведенном комиссией, возглавляемой митрополитом Минским и Слуцким Филаретом и представленном Архирейскому Собору.

Среди прочих перлов этого поразительного документа, больше напоминающего иск прокуратуры или определение суда, нежели богословско-каноническое заключение, можно прочесть следующее: «…Церковный собор (речь идет о Поместном Соборе – В.А.) в собственном и строгом смысле – это собор епископов. Другими словами, исключительным правом голоса при принятии соборных решений обладают епископы». Следующим взносом комиссии в православное богословие будет, видимо, то, что Церковь Христова – это «в собственном и строгом смысле» священноначалие и церковная бюрократия, кучкующаяся в апартаментах Московской патриархии и Белорусского экзархата. Столь новаторское понимание церковного собора позаимствовано не иначе, как у Ленина, который, раскрывая в одной из своих работ смысл «диктатуры пролетариата», выстраивал такую логическую цепочку: пролетариат – партия как передовой отряд пролетариата – вожди партии. Ergo: диктатура пролетариата – это «в собственном и строгом смысле» диктатура партийных вождей.

Впрочем, не исключено, что источником творческого вдохновения для комиссии послужил Папа Римский. В конце концов, Предстоятель ли церкви выступает носителем всей полноты Божественной истины или епископская олигархия – сути дела это не меняет. После столь оригинального толкования православных догматов и канонов уже перестаешь удивляться другим заявлениям и деяниям наших пастырей на ниве церковного служения: отождествлению православной символики с товарным знаком, обращениям в суд для решения вероисповедальных вопросов. И т. д. и т. п. Если государство – одна из форм самоорганизации общества; если церковь – то же сообщество людей, только объеди­ненное не политическими отношениями, а духовной (сакральной) связью, то как можно отделить церковь от государства? Разве не очевидна вся нелепость этой доктрины? Отделить церковь от государства означало бы отделить государство от общества, т.е. лишить государство его граждан, превра­тить государство в пустую мыслимую абстракцию. Отделить церковь от государства означало бы отделить человека от его Создателя. Идея не только нелепая, но и дьявольская.

Скандально известный идеолог глобализма и по совместительству матерый русофоб Збигнев Бжезинский как-то проболтался, что после падения коммунизма главным врагом Запада остается Православие. Масон знает, что говорит. Именно Православие всегда было и продолжает оставаться главным препятствием на пути реализации стратегической цели «мировой закулисы» (Ильин): ликвидации наций и национальных государств, превращения человечества в роботизированную биомассу, а мирового политического ландшафта — в «единое экономическое пространство», на котором пронырливые шейлоки станут заключать свои спекулятивные сделки и водить свои бесовские хороводы. Но откровение Бжезинского поучительно и в другом отношении: вызывает невольную ассоциацию с процессом развала СССР. СССР был разрушен не в открытом противостоянии, не в результате технического и технологического отставания от Запада, о чем продолжает болтать либердемовский агитпроп. Он был изъеден изнутри путем внедрения вражеской агентуры в высшее политическое руководство страны. Не ту ли апробированную уже методу намерена применить «мировая закулиса» и для разложения Православия? Очень на то похоже.

Православный человек не может не радоваться, когда ближний его, избавившись от бесовского наваждения, приходит к Богу. Будь он еврей или эфиоп, якут или араб — отныне он брат во Христе. Но когда такой неофит, не успев переступить порог Храма Божьего, тут же пытается его «обновлять» и «реформировать», невольно закрадывается вопрос: а с чем ты явился, человече – с покаянием и молитвой о спасении или как посланец дьявола для обольщения «малых сих»? Сколько их, облаченных в церковные одеяния, бродит ныне в коридорах Московской патриархии? Прискорбно об этом говорить, но преступно было бы умолчать: новая «ересь жидовствующих», ересь обновленчества и реформаторства, подобно проказе, разъедает Тело Христово. И вот уже в нарушение основополагающего принципа Православной Церкви, принципа соборности, в тайне от клира и мирян заключаются соглашения с иноверными; в нарушение норм церковной жизни совершаются совместные богослужения.

Говорят: церковь не может-де не считаться с духом времени. Мыслящие так не человека мыслят по образу и подобию Божьему, а, наоборот, Бога по образу и подобию человека. Или, как остроумно заметил как-то Лютер, они волю Бога хотели бы подчинить этике Аристотеля. Бог есть Абсолютное, и как Абсолютное Он безотносителен к чему бы то ни было, в том числе ко времени, пространству, движению. Наделить Бога пространством означало бы измерить длину, высоту и ширину Бога, наделить временем – исчислить Его бытие в часах, годах, веках и тысячелетиях, наделить движением — определить крейсерскую скорость. Прости, Господи, за это невольное богохульство. Бог потому и не явлен, Его потому и нельзя лицезреть, что никакие земные атрибуты Ему не присущи. И мог явиться человеку только в ипостаси Сына Человеческого, т.е. приняв облик земного существа, наделенного всеми земными атрибутами. Но именно потому, что Бог абсолютен, именно поэтому и истины христианства абсолютны, т.е. безотносительны к обстоятельствам времени и места. А это значит, что в нашем земном измерении они были истинами вчера, являются истинами сегодня и будут истинами завтра, т.е. они безвременны или, что одно и то же, вечны. Не худо бы нашим обновленцам, оперирующим в обновленческом раже категорией времени, понять то, что было известно протопопу Аввакуму еще в XVII веке. Отвечая тогдашним обновленцам, он говорил: «Хотя я насмысленый и очень неученый человек, да то знаю, что все, что святыми отцами переданное, свято и непорочно… до нас положено — лежи оно так во веки веков».

Другое поветрие — экуменизм. Говорят: Бог един, а потому и Отец Небесный тоже у всех людей один, в том числе и у евреев. Ветхий Завет – священная книга и евреев, и христиан. Это ли не основание для объединения церквей?! Да, Бог един. Но зачем же передергивать? Одно дело объединение людей в единую церковь — Церковь Христа. И совсем другое – объединение церквей, т.е. объединение Храма Христа и храма антихриста, Храма Христа и Храма Соломона. На какой основе наши экуменисты намерены их объединять? Да, у всех людей один отец — Отец Небесный. Но верят-то евреи не в этого Отца и поклоняются не Ему. Не сказано ли Христом: «… Кто не чтит Сына, тот не чтит и Отца, пославшего Его» (Ин. 5, 23)? Не сказано ли: «… Если бы Бог был отец ваш, то вы любили бы Меня, потому что Я от Бога исшел и пришел» (Ин. 8, 42)? Не сказано ли, наконец: «Отец ваш дьявол, и вы хотите исполнять похоти отца вашего» (Ин. 8, 44)? Столь же богохульно считать Христа евреем на том основании, что он рожден от еврейки. Мыслящие так, подобны саддукеям, вопрошавшим Христа: чьей женой будет после воскресения женщина, последовательно побывавшая замужем за семью братьями? Им невдомек было, что там, где будут пребывать люди после воскресения, «ни женятся, ни замуж не выходят» (Мф. 22, 50). Даже если бы мать Христа была еврейкой, это ничего не значило бы. Ибо зачат Он был непорочным зачатием. А «рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть дух» (Ин. 3, 6).

Вопрос объединения церквей — вопрос не политический, не административный и не юридический. Это вопрос вероисповедальный. Поэтому и нет для такого объединения решительно никаких оснований. Как, впрочем, нет оснований и для вражды. Ибо в делах веры судией может быть только Бог. Да, христиане и иудеи, как сказано в Святом Писании, в конечном счете, «объединятся». Но объединятся отнюдь не в результате «консенсуса» церковных бюрократов – христианского священноначалия и еврейского раввината. Само собой разумеется, что вероисповедальная несовместимость отнюдь не исключает возможности и даже необходимости для разных конфессий выработки общих позиций по тем или иным проблемам гражданской и политической жизни. Но ведь это совсем не то, что «объединение церквей» или совместные богослужения.

Если церковь отделена от государства, то по логике вещей и государство должно быть отделено от церкви. Тогда почему же «ленинская гвардия», «отделившая» церковь от государства», рушила православные храмы, католические костелы, лютеранские кирхи, исламские мечети, буддийские пагоды, еврейские синагоги и языческие капища? Почему отправила на гулаговскую Голгофу десятки тысяч священнослужителей и мирян? Если церковь отделена от государства, то почему в структурах государственной власти до сих пор сохраняется комитет по делам религии? В том-то и дело, что отделить церковь от государства невозможно никакими ни физическими, ни химическими ни какими-то иными процедурами. Сама эта идея, родившаяся в головах французских «светочей разума» XVIII века, есть результат превышающего все допустимые нормы невежества их в вопросах как религии, так и теории государства.

Но если было бы нелепостью отделять Церковь от государства, то еще большей нелепостью было бы отделять Церковь от власти, хотя и по другим основаниям: власть противопоказана Церкви Христовой самой сутью и всем содержанием ее вероучения. И в этой связи вновь невозможно пройти мимо уже цитировавшегося «богословского анализа» комиссии митрополита Филарета. В нем, в частности, утверждается: «Православие выше любых форм государственного устройства, а монархия – одна из исторических форм правления, имеющая историческое значение». Прежде всего не следовало бы ставить себя в смешное положение, нарушая элементарные законы элементарное логики. Сказать, что Православие выше любых форм государственного устройства равносильно тому, что сказать: квадрат гипотенузы выше полигамного брака. Нельзя сравнивать вещи несравнимые. Грамотно вопрос должен быть поставлен так: в чем Православие видит смысл земной власти и как она, эта земная власть, должна быть организована, чтобы соответствовать христианской идее власти? Комиссия считает, что Православие индифферентно по отношению к любым формам государственного правления. Это не просто безграмотно с догматической и канонической точек зрения, это чудовищно.

Ссылаются на апостола Павла, его послание к римлянам (Рим. 13, 1). Из него якобы следует, что любая власть дается Богом: хорошая — за наши добродетели, плохая — за наши прегрешения. Поэтому непокорность властям — не только государственное преступление, но и грех перед Богом. Позиция очень удобная и для властей предержащих, и для тех, кто служению Богу предпочитает обслуживание власти. Вот только к христианскому вероучению она не имеет ни малейшего отношения. В послании апостола Павла вовсе не говорится, что любая власть — от Бога. Речь в нем о другом: о власти как таковой, о власти как феномене земной жизни. И именно она, т. е. власть как феномен мирской жизни, установлена (!) Богом.

Известно, что в Святом Писании говорится лишь об одной форме власти — монархической. Почему? Пытаются объяснить это тем, что земные царства создаются по образу и подобию Царства Божьего. Однако такое объяснение ничего не объясняет. Во-первых, оно противоречит исторической истине. Ко времени пришествия на землю Божьего Мессии человечество знало и иные формы государственного устройства. С их реестром можно познакомиться, например, у Платона и Аристотеля. Почему же о них нет даже упомина­ния в Святом Писании? Не потому ли, что истинное (ортодоксальное) христианство признает легитимной лишь одну форму власти — монархическую? Такой вывод очеви­ден. Он следует хотя бы из того, что только такая власть дается через таинства Миропомазания. В цитируемых словах апостола Павла, таким образом, содержится смысл, диаметрально противоположный тому, который в него вкладывают, а именно: легитимна лишь та власть, что от Бога, т. е. даруемая через Богопомазание.

Во-вторых, неверно и то, что земные царства, даже монархические, по­добны Царству Божьему. В глубинной своей сути они не только не подобны, но прямо противоположны. Земные царства основаны на власти, а следовательно, и на принуждении. Но Бог и принуждение — несовместимы. Бог дарует власть, но не властвует. На вопрос Пилата, он ли царь иудейский, Христос ответствует: «Царство Мое не от мира сего; если бы от мира сего было Царство Мое, то служители Мои подвизались бы за Меня, чтобы Я не был предан иудеям; но ныне Царство Мое не отсюда» (Ин. 18, 36). То есть Царство Божье — это не царство власти. И войти в это Царство можно не по принуждению, а только по своей свободной воле

Отпав от Царствия Небесного, дьявол обрел власть, Как противовес этой власти дьявола Бог дарует власть монарху как своему избраннику на земле, а всем людям – свободу воли, т. е. свободу выбора между Ним и дьяволом. Вознося молитву своему Отцу Небесному, православный человек просит: «да будет воля твоя на земле, как на небе». Эту волю Бога на земле через дарованную Богом власть и осуществляет монарх – помазанник Божий. При этом власть даруется монарху не как право властвовать над людьми, а как особая милость служения людям. Ибо ведь и «Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих» (Мк. 10. 45).

Власть монарха, таким образом, – это не только благодать Божья, но и бремя. Ибо монарх – тоже человек и как человек он тоже обладает свободой воли. Эта свобода воли, будучи помножена на дарованную Богом власть, ставит монарха в особое положение. Во что употребит он эту власть – во благо ли или во зло? Будет ли она споспешествовать людям в их противостоянии с дьяволом или станет служить дьявольским похотям? Организует ли монарх жизнь вверенного ему народа по Закону Божьему или по наущению дьявола – в его власти. Но за эту власть держать ему ответ перед Богом. Государственная власть в ее христианском понимании а) божественна по своей сути (даруется Господом); б) соборна по земному своему проявлению (выражает коллективную волю церковного народа); в) монархическая по форме (даруется монарху в акте Миропомазания). В качестве таковой она неделима, неотчуждаема и неограничена. Эта христианская идея мирской власти и нашла свое отражение в известной формуле: Православие, Самодержавие, Народность. Никому не возбраняется не соглашаться с христианской идеей земной (мирской) власти. Недопустимо одно: судить о ней, не только не понимая ее сути. но не имея хотя бы элементарное представление.

В интересах истины следует признать, что в история Русской церкви были попытки извращения православной идеи власти путем наделения ею (властью) Церкви Христовой. Связаны они с именем патриарха Никона. В церковной реформе Никона речь шла вовсе не о внешней обрядности, как принято думать. И об этом свидетельствует не кто иной, как сам Никон, На вопрос одного из священников, по каким книгам служить – старым или исправленным, владыка изрек: «И те и другие добрые; все равно, по каким хочешь, по тем и служишь…» Истинная причина церковного противостояния была в другом: реформа Никона открывала дорогу латинской ереси. Не составляет секрета, что патриарх Никон был изрядным «латинщиком». Упреки в приверженности папизму он, нимало не смущаясь, парировал: «За доброе почему и папу не почитать? Там верховные апостолы Петр и Павел, а он у них служит». По точному смыслу того, что говорит Никон, получается: нет никакого отпадения от Церкви Христовой, никакой латинской ереси, просто одни иерархи служат у одних апостолов, другие – у других, и все добрые христиане. А раз так, то и «консенсус» между ними вполне возможен, а объединение церквей в единую Вселенскую церковь – вопрос чисто формальный. Не тут ли ключ, питающий нынешний экуменизм, поразивший. некоторых иерархов Русской Православной Церкви?

Реформа Никона вела, в конечном счете, к огосударствлению Православной Церкви на католический манер, т. е. наделению церкви властными полномочиями и, следовательно, к превращению священства в часть государственного аппарата. Это и было сделано Петром 1. Правда, не на католический манер, о чем мечтал властолюбивый Никон, а на протестанский, т. е. с полным подчинением церкви государственной власти. Упразднение в России патриаршества и образование вместо него так называемого Священного Правительствующего Синода – прямое следствие реформы Никона. Эта чиновничья контора, созданная «гением Петра», и освятила авторитетом Православной Церкви власть масонского Временного правительства. Позабыли иерархи заповедь Господню: «Не прикасайтесь к помазанникам Моим» (Пс. 104. 15).

Ортодоксально-христианская идея отделения церкви от государственной власти с шулерской руки «защитников вольности и прав» была трансформирована в нечто совершенно нелепое — идею отделения церкви от государства. А эта последняя, в свою очередь, трансформировалась в не менее нелепый лозунг: «Церковь — вне политики». Однако в сей земной юдоли человек – «животное политическое» (Аристотель). Все общественные отношения, в которые он вступает на этой грешной земле — экономические, этно-национальные, семейно-брачные и т.д. и т.п. — все они так или иначе, прямо или косвенно, носят политический характер. Иными и быть не могут.

А раз так, то может ли православный человек быть безразличен к тому, как обустроена его земная жизнь? Устраниться от политики — не означало ли бы отдать мирскую жизнь человека на откуп дьяволу и его челяди? И не являются ли призывы к верующим и клиру «держаться подальше от политики» в сущности своей не чем иным, как призывом к дезертирству от исполнения не только гражданского, но и вероисповедального своего долга? Осознают ли это те, от кого исходят эти призывы? Разве глумление над нашей православной верой, заветами, оставленными над Божьим Мессией для руководства в земной жизни, которое мы зрим на экранах телевизоров, эстрадных подмостках, в кино и на театральных сценах, — разве все это не есть политика в ее самом что ни на есть химически чистом виде? Дело доходит уже до того, что даже молитвенное обращение православного человека к Отцу Небесному кое-кто хотел бы сделать предметом судебного разбирательства. И сделают, если будем молчать. Само Святое Писание отредактируют в духе «общечеловеческих ценностей». Приведут в соответствие с доктриной «прав человека» и законом «об экстремизме».

Аксиомой является, что гражданин и патриот формируется в лоне национальной культуры. Русская же культура ( в том числе, естественно, и белорусская как органическая ее часть) глубинными своими корнями уходит в Православие. Культурная политика государства, которая игнорировала бы этот факт, по необходимости носила бы антирусский, русофобский характер. Формировала бы не русского человека, а манкурта, этнического гермафродита, «нового кочевника», по определению мондиалиста Жака Аттали. Что, собственно, и происходит сегодня, причем нагло-вызывающе. Я спрашиваю: может ли Православная Церковь, не изменяя себе, не изменяя заветам Христа, оставаться в стороне от государственной культурной политики? И может ли культурная политика государства быть эффективной без опоры на Православную Церковь?

Доктрина отделения церкви от государства была узаконена во Франции под давлением масонов – этих «вольных каменщиков» Храма Антихриста. Из Франции она иррадиировала по всему миру. Знают ли это те, кто с пафосом отстаивает ее? И не состоят ли сами они в какой-нибудь масонской ложе?

Валентин АКУЛОВ – доктор философских наук, профессор, член-корреспондент Международной академии организационных и управленческих Наук