Трагедия на шахте “Распадская” в Кемеровской области вызвала волну общественного протеста: акции солидарности с шахтерами прошли в российских городах, в том числе, в Москве и Петербурге. По оценкам социологов, протестные настроения среди самих российских рабочих довольно сильны, но редко приводят к организованным действиям.
О причинах и последствиях событий на “Распадской” говорят эксперты: Светлана Климова, ведущий научный сотрудник Института социологии РАН, гражданка Франции Карин Клеман, социолог, директор Института “Коллективное действие”, и Илья Будрайтскис, историк рабочего движения, активист социалистического движения “Вперед!”.
Светлана Климова: У людей нет понимания того, кто же является субъектами трудовых отношений. И кто за что отвечает. Вменение правительству, вменение президенту конкретных беспорядков у конкретных хозяев – это, я считаю, большая проблема. Это проблема еще и потому, что сам премьер-министр принимает эту ответственность. Почему он выступает и начинает объяснять, что там происходило, вместо того чтобы это происходило автоматически. Понятно, кто отвечает за технику безопасности, понятно, кто отвечает за организацию труда, понятно, кто должен возбуждать уголовные дела. И вот это смешение в головах, эта путаница, к сожалению, у рабочих шахты проявилась в том, что они вышли на рельсы вместо того, чтобы устраивать забастовку.
– Насколько сильны протестные настроения среди рабочих, по вашим оценкам?
Светлана Климова: Смотря что называть протестным потенциалом. Если готовность выйти на улицу и участвовать в акциях протеста, то он достаточно высок, он достигает где-то 40 процентов. Если говорить о готовности организовывать и участвовать в забастовках, ее уровень категорически низок, он гораздо ниже, чем это, по идее, должно было бы быть, в соответствии с тем положением рабочих, в котором они сейчас находятся.
– Карин, почему, на ваш взгляд, продолжают происходить такие трагедии на российских шахтах?
Карин Клеман: Из-за слабой организованности рабочего класса, из-за того, что профсоюзы такие слабые, из-за того, что так слабо рабочее движение, что там мало протестных акций, в первую очередь, забастовок, – так плохо развита солидарность между наемными работниками. Понимаете, решить вопрос очень просто. На самом деле, надо было бы на шахте и на многих других предприятиях отменить сдельную зарплату. В большинстве западных стран такого просто нет. Люди знают, сколько они будут получать в конце месяца, что бы ни случилось, и они не вынуждены, как эти бедные шахтеры, рисковать своей жизнью ради того, чтобы получить нормальную зарплату. Как этого добиться? Понятно – это сильное протестное движение, давление на работодателей и, в том числе, на правительство, потому что тут нужен закон.
– События на шахте “Распадская” вызвали не только протесты шахтеров, акции солидарности с ними прошли и в других российских городах, включая Москву и Петербург. Можно ли говорить, на ваш взгляд, о новом подъеме рабочего движения в стране?
Илья Будрайтскис: Мне кажется, говорить о новом подъеме нельзя. Низок уровень солидарности в российском обществе, причем солидарности не просто с тем, что пострадали люди или что кому-то кого-то жалко, а солидарности на уровне осознания того, что и большинство отвечавших на этих вопросы респондентов, и шахтеры принадлежат к одному классу, к одной социальной группе. И те, и другие являются наемными работниками. И какими бы различными ни были условия труда и условия жизни, они находятся на одной стороне. Вот этого понимания сегодня как не было, так и нет в российском обществе.
Мне кажется, что у страха перед выступлением, перед открытой защитой своих прав есть еще одна причина: требуется очень большое личное мужество, гораздо большее, чем простая декларация того, что нужно брать власть рабочим в свои руки, чтобы действительно выступить открыто против собственника. И, мне кажется, ни разъяснение того, что на самом деле значит профсоюз, ни рассказ о каком-то позитивном опыте профсоюзов в других странах не помогут, пока у людей не появится решимость полностью взять ответственность за свои права, за свою жизнь на себя.
Действительно, очень часто от людей приходится слышать, что они готовы: дайте в руки автомат, посадите на баррикады – и мы пойдем, мы будем бороться. На самом деле, когда я слышу подобные реплики от рабочих, например, московских предприятий, я совершенно четко отдают себе отчет в том, что вряд ли эти люди будут способны на какое-то организованное сопротивление на своем собственном предприятии. И мне кажется, важный момент, если говорить о какой-то исторической традиции, состоит в том, что была утеряна и в советское, и в значительной степени в постсоветское время традиция рабочей самоорганизации. Более того, мне кажется, что даже к концу 80-х – началу 90-х эта традиция была значительно сильнее, чем сегодня. Надо вспомнить мощное рабочее движение 1989-90 года, всесоюзные забастовки шахтеров, и рабочие выступления рубежа 50-60-х годов. Надо вспомнить самую известную историю – Новочеркасск 1962 года. Тогда у людей, казалось бы, не было до этого никакого опыта организации забастовки, никакого опыта создания профсоюза. Но, руководствуясь неким внутренним классовым чувством, классовым инстинктом, они сумели буквально в считанные часы правильно организовать забастовку.
Комментариев нет.